С.Хисин. Из книги «Дневник билуйца»

Др. Е.Хисин.

(Из книги «Дневник Билуйца»)

25 апреля 1882 г.

У вас составился кружок молодых интеллигентных лю­дей, цель которых — эмигрировать в Святую Землю и заниматься там земледелием. Денег у нас нет, но мы уверены, что, раз мы будем там, нас скоро устроят, ибо повсюду относятся с горячим сочувствием к делу колонизации и мы уже получили от многих обществ и влиятельных лиц обещания помощи. Ввиду того, что по инициативе делегатов харьковского кружка, подобные нашему кружки основались во многих городах, мы, ради более единодушной деятельности, решили соединиться с ними, о чем и написали в Харьков. Сегодня мы получили благоприятный ответ.

Итак, вот главные данные о нашем обществе. Оно носит название Билу, состоит из 525 человек и представляет союз многих кружков, под руководством харьковского, который именует себя Центральным бюро и управляет всеми делами партии пионеров до сбора ее в Яффе. Цель партии – устройство образцовой колонии послужит примером для всего еврейства. Все кружки должны быть готовы по первому требованию Центрального бюро выехать в Одессу — сборный пункт.

Черное море, на параходе «Россия», 19 июля 1882 г.

Суматоха уже прекращается, машина шипит и ревет, пароход готовится сняться. Последние поспешные объятия, пассажиры спешат занять свои места, жандармы уходят, раздается оглушительный третий свисток, матросы быстро убирают мостики и пароход мало-помалу начинает удаляться от пристани. Все бросаются к борту, чтобы в последний раз насмотреться на родной берег, с которого густая толпа провожающих машет шляпами, платками…

… Грустно мне стало на сердце при воспоминании, что здесь, позади, я оставил все свои привязанности и стремления; здесь погребены все мои мечты и желания, все, чем я жил до сих пор; тут я вырос, научился чувствовать и любить… Но ты оттолкнула меня, дорогая родина! На мои ласки ты ответила холодной, беспощадной суровостью. Жестокий удел выпал нам на долю: вечно сеять и никогда не пожинать, вместо заслуженной благодарности получать одну брань и насмешки… Но полно предаваться горькому раздумью; довольно уже жить в людях, пора обзавестись своим собственным домиком.

Константинополь, 24 июля 1882 г.

Я уже сказал, что центральное бюро хлопочет в Константинополе, чтобы правительство дало нам в Сирии (Палестина официально часть Сирии) земли для 300 человек. Они подали прошение министру внутренних дел, но никакого пока ответа нет…

Яффа, на пароходе, 9-го августа 1882 г .

…Сегодня в 5 часов утра мы подошли к Яффе. Как и все почти приморские города, он очень красив с моря и имеет вид огромной усеченной пирамиды нагроможденных друг на друга зданий. Гавани нет, есть только небольшая ка­менная пристань для лодок, пароходы же останавливаются в отдалении. Около берега, нам сказали матросы, большею час­тью бывает сильное волнение. Лодки, подходящие для снятия пассажиров, то поднимаются в уровень с пароходом, то опускаются чуть ли не ниже его. В подобных случаях ловкие каюкчи (лодочники) просто бросают пассажиров в лодку, где их подхватывают другие. При этом много возни бы­вает с женщинами и детьми, которые со страху инстинк­тивно ухватываются за держащего их араба. Мы подъезжали к Яффе, боясь этой страшной качки, но, на наше счастье море было спокойно. Не успел пароход остановиться, как его со всех сторон, как саранча, осадила стая лодок. Каю­кчи засновали по палубе, отыскивая пассажиров, но у желав­ших их нанять евреев они требовали «тешкере». С тех пор, как евреям запрещено селится в Палестине, они только с «тешкере», и то с трудом, могут проникнуть в Яффу. Лодочникам строго запрещено привозить на берег евре­ев без «тешкере», и в случае ослушания они платят штраф.

Мы послали записку представителю нашей партии в Яффе и ждали его на пароходе. Чрез некоторое время появился какой-то маклер и пригласил нас ехать с собою. Мы долго не соглашались, но он уверял, что представитель наш сам ничего не может сделать и постоянно действует через него, и мы доверились ему.

Я забыл сказать несколько слов о других эмигрантах. У многих из них нет «тешкере», вследствие чего лодочники не хотели взять их. Но нашелся один смельчак, который, не опасаясь штрафа, набрал около десяти человек, получил у всех по франку, и поехали. Мы ждали, чем это кончится. Вдруг мы заметили, что лодка с людьми возвращается обратно. Хитрый араб пересадил двоих, снабженных английскими паспортами, на другую лодку, а с остальными повернул назад: то была простая уловка, чтобы содрать с несчастных эмигрантов несколько франков. Но когда они подъехали, капитан не разрешил пускать их на па­роход, пока они не заплатят раньше за билеты до следую­щей станции — Порт-Саида. Ему не раз приходилось возиться с евреями, которых не пускали на берег, и он рад был, что избавился от них. У большинства этих дряхлых ста­риков, желавших лишь умереть в Святой Земле, не было ни гроша за душой, они все-таки надеялись сойти в Яффу и потому они ни за что не хотели отдать последние деньги за билет. А тут лодочники стали требовать с них еще по франку за обратный переезд к пароходу… Бедные жертвы, терзаемые со всех сторон, плакали, умоляли… Сами мы отправились к берегу; маклер отобрал у нас «тешхере» и предъявил таможенному офицеру. Мы думали, что с «тешхере» и при стараниях нашего маклера нас легко пропустят, но не тут-то было; чиновник, на том-де основании, что все «теш­кере» без примет, отказал. Маклер долго и энергично жестикулировал с ним и вдруг исчез куда-то, оставив нас одних в лодке.

Прибытие русского парохода всегда составляет событие для Яффы; масса народа валит тогда на берег. Конечно, и в этот раз вся набережная усеяна пестрой толпой любопыт­ных, пришедших поглазеть, как не будут спускать « Йегуд Москоб ». Всякий может себе представит, как мы себя чув­ствовали, каково нам было на сердце, как нам невыносимо было служить мишенью для тысячи насмешливых глаз и нескончаемых острот. Тут появился Б. (представитель нашей партии) и сказал, что маклер отправился к каймакaму (начальнику города), чтобы тот приказал пустит нас.. По­лагая, что Б. в Яффе всемогущ и видя его уверенность, мы успокоились и утешились несколько вкусным виногра­дом, который он нам купил. Чрев некоторое время прибежал наш маклер и, поговоривши о чем то с чиновником, опят убежал; после этого мы заметили какого-то высокого господина в пробковой английской шляпе. Он быстро потолковал с офицером и исчез. То был З.Д.Л. По газет­ным известиям мы полагали, что он здесь сильная и влиятел­ьная личность, и конечно, очень обрадовались, что такие люди принимают в нас участие; хотя мы и видели, что тут поднялась целая тревога, однако уже не сомневались в успехе. Б. объявил нам, что вследствие поднятого из-за нас шума уже неловко спустить нас, и каймакам, для виду, попросит по телеграфу позволения у паши, аттестуя нас путешествен­никами с научной целью. Толпа потешалась над нами, ло­дочники ворчали; наконец, нас повезли обратно на пароход, пока прибудет ответ из Иерусалима.

  • А, назад пожаловали! — приветствовали нас офицеры.

У нас не потребовали предварительной уплаты за билеты. Мы все в самом мрачном расположении духа, невеста Г. плачет, меня душит злость. Мы не сомневались, что нам при­дется ехать в Порт-Саид, а оттуда уже сухим путем чрез Газу в Яффу. Чтобы развлечься сколько-нибудь, я за­нялся дневником. Расхаживая по палубе, я встретил одного еврея из тех, которых утром не пускали на пароход; у него оказалось опухшее лицо, один глаз обтек кровью.

— Что это значит? — с недоумением спросил я.

— Да меня били. Стали меня обыскивать, а я сопротивлялся. Тогда лодочник, по приказанию капитана, начал бить меня и чуть не вышиб глаза.

Старый, забитый еврей, с детства привыкший быть жертвой произвола, оскорблений и унижений, говорил это хладнокровно, как будто еще радуясь, что его вовсе не утопили. Явления нынешнего дня, конечно, для меня не новы. Но в виду Святой Земли — этого несокрушимого памятника нашей былой полити­ческой независимости, я испытываю невыносимую, щемящую боль, живо сознавая, в какую глубокую и темную пропасть повергнуто мое когда-то столь славное племя.

Яффа, 11 августа 1882 г.

После томительного ожидания на пароходе, наконец, при­был маклер; от паши получен был приказ спустить нас, и на, этот раз мы беспрепятственно сошли на берег. Другие же эмигранты так и уехали в Порт-Саид ­…

Яффа, 21 августа 1882 г.

Уже 10 дней я не писал. Нет никакой физической воз­можности, на руках пузыри, кровяные подтеки, не могу раз­жат палацев. А в России я мечтал, что можно поработать в день 8 часов и остальное время употребит на умственные занятия; пойдут тут в голову эти умственные занятия, когда спину так ломит, устал страшно, и, придя с работы, рад скорее поужинать да спать завалится. Впрочем, это, вероятно, от непривычки.

12-го я впервые пошел на работу. Надо заметит, что вследствие большей близости к экватору солнце летом восходит позже, а заходит раньше, чем в России, зимою же — наоборот; по той же причине и сумерки здесь весьма коротки. Мы встали в 5 часов с восходом солнца, ибо в шесть уже начинается работа. Чаю мы утром не пьем. Убрав постель и захвативши под мышку по хлебу фунта в 1,5, мы отправились. Хотя большинство так рано не может ничего есть, однако у некоторых до места назначения оставалось уже лишь по четверти хлеба. Минут чрез 20 мы были в Миквэ Израиле. Ферму эту, по поручению Аllиа n е’а, основал Неттер в 1870 году. Ему удалось выхлопотать у султана фирман, по которому в 2,,5 верстах от Яффы по Иерусалимскому шоссе ему предоставлено было 180 десятин прекрасной земли на 99 лет для устройства земледельческой школы для детей. Первоначальной мысльию было приучит еврейских детей к земледельческому труду и потом наделят их землей и пол­ным хозяйством, словом, сделать хорошими земледельцами. Но благая мысль эта заглохла, и теперь это лишь простая ферма со школой для вида, из которой воспитанники выходят без всякой профессии, исключительно способные к труду. Главным образом здесь разводят виноградники, есть также небольшое скотоводство и птицеводство, словом, — бога­тое хозяйство. Ежедневно работает 40 и более арабов, не считая постоянных служащих и учеников около 60 чел. Работы летом начинаются в 6 часов утра и кончаются в 6.30 вечера; днем от 12 до 1 отдых; сигналом для начала и конца работ служит звонок. Наши условились с Гиршем, директором школы, работать не более 8 час. в день утром от 6 до 10 и пополудни от 2,30 до 6,30. Мы взяли «пеши», наполнили водою «джару» (большой глиняный кувшин, вместимостью около 1 ведра, с узким горлом и широким, круглым основанием, в котором арабы держат воду, вино, масло, мед — все жидкости) и в сопровождении надсмотрщика, одного из старших учеников, отправились на огород. Снявши верхнее плате и засучив рукава, мы начали копать землю приблизительно до глубины 6 вершков и тщательно выбирать сорные травы и корни. Мы все сели в ряд. Я не имел никакого понятия, что нужно делать, для чего, где и как, тем не менее стал усердно размахивать и ударят пешем вкривь и вкось, по всем направлении. Через короткое время на руках вздулись пузыри, лопнул, кровь показалась, и стало так больно, что я принужден был выпустит пеш. Но скоро я устыдился своего малодушия. «И этак-то ты хочешь показать, что евреи способны к физическому труду?» заговорил во мне внутренний голос. «Неужели ты не выдержишь этого решительного испытания?» Скрепя сердце и не обращая внимания на пронзительную боль в руках, я опят схватил пеш, почти яростно работал два часа подряд и потом в изнеможении сел отдохнуть; после этого я уже целый день не мог ничего делать, спина невыносимо болела и руки были сильно изранены…

Суровую школу нам приходится проходить. Легкой работы, как-то: проводить грядки, садить, срывать плоды, поливать и т.п., — нам не дают, а назначают все пешить да пешить. Надсмотрщик гонит в шею, не дает отдыхать, ибо ему приказано. Гирш это делает с тем, чтобы выбит нам из головы нашу «дурь» и заставить нас уехать. Каждый день он присматривает за деревьями, внезапно появляется около нас. Ему никак не верится, что русские евреи (о которых французские самого дурного мнения), а тем более люди интеллигентные, могли серьезно, в собственном смысле слова, работать.

Яффа 10 сентября 1882 г.

… Мы ни откуда не рассчитываем на помощь; все обещания, которыми так щедро наделяли нас пред выездом из России, кончились ничем. И вот последняя и единственная наша надежда на Неттера, по-видимому, разбита. Если бы мы хоть были посвящены в переписку нашей партии с различными лицами, принимающими участие в деле колонизации, то, по­жалуй, нашли бы еще какую-нибудь точку опоры. Но тут еще вечная борьба с делегатами, на которую расходуются все наши силы. Днем мы работаем, а потом почти ежедневно бурные сходки за полночь. Отношения членов друг к другу все более обостряются, слова «подлец», «сволочь», «мерзавец», «дурак», не составляют редкости даже на сходке. Удивительно то, что брань эта никогда не вызывает серьезных ссор и последствий. В первое время я при каждом таком ругательстве вздрагивал и с беспокойство и ожидал, что дело дой­дет до драки. Но с течением времени я стал привыкать к таким выходкам и, чего я не могу себе простить, и у меня стали изредка вырываться любезности вроде вышеупомянутых. Тех, которые настолько развиты и владеют собой, что умеют молчать во время, подозревают и считают изменниками…

18 сентября 1882 г.

… Не могу отличить, где кончаются честность, добро, правда и где начинаются недобросовестность, зло ложь. Не хочется утром кому либо вставать на работу, — не спрашивай, по болезни или лени. Остается кто дома, чтобы письмо написать или в город сходить, — стало быть необходимо. «Должно полагаться на добросовестность каждого, предоставлять каждому свободу действий, в противном случае не может быть единства» — вот конек, на котором у нас в подобных случаях выезжают. И в результате из 24 человек у нас работают 10. Признаюсь, и моя нравственная устойчивость начинает колебаться, почва подо мной исчезает; не знаю, как тут провести и применить все те истины и убеждения, с которыми я сюда ехал. Я устал и жажду отдыха. Я не могу управиться со всеми сторонами нашей жизни, не могу обнять и найти вполне логичные причины всех явлений. Поэтому то я стараюсь относиться снисходительно к своим товарищам, к их слабостям и недостаткам, объясняя все их мрачными и беспросветными обстоятельствами, безнадежным и отчаянным положением, в котором они так внезапно очутились…

17 октября 1882 г.

Вчера был первый дождь, и вот уже они начались, периодические дожди! Положение наше становится все хуже, обуви ни у кого нет, одежда в самом жалком состоянии, расходы вдвое больше дохода и, ко всему этому, мы во время дождей не будем иметь работы…

Ришон-Лецион, 25 ноября 1882 г.

7-го ноября, на рассвете, мы, по распоряжению Гирша, отпра­вились в Ришон-Лецион. Хотя я уже около трех месяцев в Палестине, однако, вследствие постоянной работы ни разу не бывали в этой колонии, почти ничего о ней не знали, и были знаком лишь с одним из ее членов — Левонтином. Так как около этого последнего сосредоточивается почти вся деятельность за текущий год здешних приверженцев колонизации, то я скажу о нем несколько слов. Л . приехал в Яффу в феврале сего года в качестве делегата от К-го кружка палестинцев. Масса эмигрантов, наводнявших улицы Яффы, с нетерпением ждала прибытия Л ., о котором гово­рили, будто он везет с собою деньги для основания колонии, в которую, конечно, будут приняты все бедные и нуждающиеся. Немногочисленные иерусалимские жрецы колонизации, как, например гг. Михел Пинес и Бен-Иегуда, ожившие с быстрым развитие и этой великой идеи, чутко, с замиранием сердца прислушивавшиеся ко всякому пробуждению народного сознания, с распростертыми объятиями встретили дорогого гостя, о котором так много наслышались и в котором надеялись найти стол же горячую готовность к совместной деятельности. К сожалению, они ошиблись в расчете. Л. оказался далеко ниже слухов, носившихся о нем; в его главах личность, подобная Пинесу, была лишь «иерусалимским евреем», о которых все наши пионеры такого дурного мнения. Л . не разбирал фактов, не входил ни в какие соображения, он имел готовое, предвзятое понятие о всех иерусалимских евре­ях, как о дармоедах, «халукениках», интриганах, вечно грызущихся между собою из-за обглоданной кости. И вся беда в том, что собственно национальная идея у нас терялась и до сих пор теряется в бездне различных наших цивилизаторских затей. Мы стремимся быт носителями куль­туры в этой дикой стране и упускаем из виду, что обя­заны считаться с взглядами народа, для которого работаем, взглядами, которых не следует принимать безусловно, но которым необходимо делать уступки. Нам нет дела до Иерусалима, до загадочного быта его обитателей, до светлых или темных явлений их жизни. Пинес, сразу, конечно, оценивший односторонние воззрения Л., ради общего дела, однако, старался удерживать его от различных ложных шагов и почти навязывался ему на совместную деятельность, между тем как Л. относился к нему с явным пренебрежением и нашел уместным при первом же знакомстве, едва пере­ступив порог Пинеса, тотчас же вынуть карандаш и за­писную книжку, словно говоря хозяину, что он ему нужен ровно настолько, насколько он может сообщить, что раньше сеют — ячмень ли кукурузу, и какую тяжесть подымает верблюд.

Это презрительное отношение ко всем местным евреям, простительное еще новичкам, осталось у многих по сей день; ничто на них не действует: имеют глаза — и не видят, уши — и ие слышат, никакие факты не могут поколебать предрассудков. Но чем аукнется, тем и откликнется; наше поведение — главная причина несочувствия к нам местных евреев…

Март 1882

Работами нашими заведует Динур; нам купили две пары лошадей, мы арендовали у Л. землю и начали пахать. К этому первому урожаю денежные колонисты готовились лихорадочно, не останавливаясь не перед какими затратами. В том, что урожай стазу поставит нас на ноги, не было никакого сомнения, и все стремились только побольше засеять. Нужды нет, что мы не знаем, как, когда и что делать: у нас есть самозваные всезнайки, которые по какому-то наитию полагают, что им все известно, и другие в них уверовали и во всем слепо следовали их советам.

2 мая 1884 г.

… за короткое время своего существования Ришон Лецион оказал большое влияние на окружающую его местность. Наши дороги, по которым прежде опасно было проходить, сделались теперь вполне безопасными. Когда араба кто-нибудь обижает недалеко от колонии, то он часто кричит: «евреи, помогите!» — И услышав такой призыв, колонисты немедленно спешат на помощь. Арабы прониклись глубоким уважением к нам. Встречаясь на дорогах, многие в знак мира опускают свою неотлучную дубину. Нередко, глядя на возникающую колонию евреев, арабы глубокомысленно говорят:

— Эта земля когда-то принадлежала евреям, и она вновь им будет принадлежать!